«Право на город» Дэвида Харви. Дэвид Харви - Социальная справедливость и город - Введение
Эми ГУДМАН
Последняя книга Дэвида Харви называется «Бунтующие города: от права на город к городской революции»
Представляем беседу с профессором Городского университета Нью-Йорка и выдающимся социальным теоретиком Дэвидом ХАРВИ, который 40 лет занимается исследованием «Капитала» Карла Маркса, является автором ряда книг: «Ограничения “Капитала”», «Краткая история неолиберализма» и др. Его последняя книга называется «Бунтующие города: от права на город к городской революции». В интервью Харви, опираясь на свои идеи, изложенные в «Бунтующих городах», описывает причины, приведшие к возникновению движения «Захвати Уолл-стрит», его историческую преемственность по отношению к городским движениям прошлого, а также его дальнейшие перспективы. Беседа состоялась в студии информационной программы «Демократия - сейчас!» в рамках подготовки первомайской акции движения «Захвати Уолл-стрит».
Эми Гудман: Расскажите нам о своей последней книге, Дэвид.
Дэвид Харви : В книге я пытаюсь исследовать историю городских восстаний. И, действительно, если вы посмотрите на ситуацию во всём мире, которая развивается прямо сейчас, вы увидите беспорядки в Берлине. Вы увидите их в Каире. Посмотрите, что происходит с движением «возмущённых» в Испании и, конечно, на события в Греции. В Чили на улицах протестуют студенты. За последние годы мы были свидетелями восстаний в таких городах, как, например, Лос-Анджелес. Так вот, меня заинтересовал своего рода политический смысл этих движений. И как мне кажется, в некотором смысле, «Захвати Уолл-стрит» вписываются в эту традицию.
Его акции как будто говорят: «Верни себе город, это наш город, он не принадлежит только пресловутому одному проценту». Так вот, ещё немного и это зазвучит как: «Отдавайте нам город, и мы сделаем его нашим городом». И, конечно, в истории уже существовал пример того, как город был возвращён людям. Это произошло самым решительным образом в дни Парижской Коммуны в 1871 году.
Эми Гудман : Что представляла собой Парижская Коммуна 1871 года?
Дэвид Харви : Парижская Коммуна 1871 года была не просто восстанием против правительства, но и попыткой создать альтернативную форму управления городским хозяйством в условиях войны и всего того, что с ней было связано. И, конечно, коммуна была безжалостно подавлена — так же, как это происходит сейчас на наших глазах в Хомсе в Сирии. Итак, нетрудно заметить, что иногда городское движение может работать, а иногда его жестоко подавляют.
Эми Гудман : Давайте от Парижской Коммуны переместимся ближе к нашему дню. Вы говорите о праве на город. Что оно означает?
Парижская Коммуна 1871 года попыткой создать альтернативную форму управления городским хозяйством. На фото: коммунары повалили Вандомскую колонну со статуей Наполеона
Дэвид Харви : Право на город означает только одно, а именно - кто они, имеющие право на Нью-Йорк? Кто здесь может влиять на ход событий? Кто может реально изменить жизнь людей? И когда мы говорим о власти одного процента, мы говорим о группе, обладающей практически безграничными полномочиями, которая на самом деле руководит большей частью инвестиций, осуществляемых в городе, значительно перестраивая его. У нас есть мэр-миллиардер, который находится в тесном союзе с этим одним процентом. Однако вряд ли какие-либо решения о развитии города принимают организации вроде «Представляя бездомных» или беднейшие слои населения. Таким образом, отстаивая своё право на город, мы действительно пытаемся говорить о том, как обычные люди могут влиять на городскую жизнь и отстаивать городское пространство, в котором они живут.
Эми Гудман : Ранее, в этом месяце, мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг сравнил законопроект городского совета по установлению прожиточного минимума с коммунизмом. Законопроект предусматривает повышение заработной платы рабочих в городе за счёт городских субсидий. Блумберг следующим образом прокомментировал это в интервью для радиостанции WOR: «Если вы задумаетесь над этим, то поймёте, что последний раз подобным образом управлялась экономика в СССР, и это не пошло ему на пользу. Вы не в силах остановить приливы и отливы. Нам нужны рабочие места в городе. Было бы великолепно, если бы все рабочие места в городе высоко оплачивались. Это было бы большим преимуществом для работников, но не очень понравилось бы работодателям. Если вы попробуете сделать это силой, вы просто изгоните бизнес из города». Так говорит мэр Блумберг. Что вы думаете об этом, Дэвид?
Дэвид Харви : Это обычная история. Однако давайте присмотримся к этой ситуации. Один процент наиболее богатых жителей Нью-Йорка зарабатывает согласно декларации о доходах примерно $ 3,75 млн. в год. Это та сумма, которую они получают в среднем. Примерно половина жителей Нью-Йорка пытается прожить на $ 30 000 в год. Существует ещё 34 000 домашних хозяйств или около 100 000 человек, которые пытаются жить в этом городе на $ 10 000 в год. Этот уровень существующего неравенства — совершенно потрясающий, и он значительно возрос в сравнении с 1970 годом.
Полиция применяла против "оккупантов" Уолл-стрита горчичный газ
Давайте посмотрим, кто доминирует в городской жизни? Кто принимает решения? Это тот самый один процент. Поэтому я думаю, что движение «Захвати Уолл-стрит» совершенно верно говорит, что у нас есть только одна форма власти - вывести людей на улицы, действовать на улицах. У нас нет возможности определять политику в средствах массовой информации. У нас нет власти, нет денег, которые и определяют эту политику. Вот каково положение, в котором мы находимся. И движение «Захвати Уолл-стрит» пытается дать иной способ для выражения политических взглядов, нежели это принято обычно.
Эми Гудман : Движение «Захвати Уолл-стрит» сталкивается со всё более жестокими действиями со стороны полиции. В ноябре сотрудники информационной программы «Демократия - сейчас!» беседовали со Стивеном Грэмом, автором книги «Города в осаде: Новый военный урбанизм», который рассматривает вопрос всё более возрастающего влияния военных технологий на деятельность полиции.
Стивен Грэм тогда сказал: «В Северной Америке и Европе сдвиг в сторону парамилитаризации полиции произошёл давно. Это видно на примере использования вертолётов, инфракрасного сканирования, тяжёлого армейского вооружения. Начало этому сдвигу положила война с наркотиками и тому подобные кампании. Кроме того, совсем недавно, с момента окончания «Холодной войны», ведущие военные, охранные и IT-компании начали активно продавать свою продукцию полиции. Системы видеонаблюдения, системы геоинформационного отображения, а в последнее время ещё и беспилотные летательные аппараты, - которые, например, используются в ходе операций по уничтожению сил противника в Афганистане, в Пакистане и в других местах, - стали позиционироваться как своего рода внутренние полицейские технологии».
Это слова Стивена Грэма, автора книги «Города в осаде: Новый военный урбанизм». Как Вы знаете, существует закон о созыве ополчения шерифом графства, и в нём говорится, что солдат нельзя использовать в качестве полиции на улицах. Но, мне кажется, что власти пытаются обойти это, милитаризуя полицию. Что Вы думаете об этом, профессор Харви?
Дэвид Харви : Да, это, безусловно, так. Но я вижу в этом признак того, что один процент очень нервничает. Я имею в виду, что мы движемся через кризис, и особенно комфортно это удаётся делать пресловутому одному проценту. Никто из них не попал в тюрьму за все те ошибки, которые, как мы знаем, они сделали. И мне кажется, что один процент на самом деле боится того, что люди начнут воспринимать риторику движения «Захвати Уолл-стрит». До некоторой степени это уже происходит, потому что дискуссия уже немного сместилась в сторону вопроса о социальном неравенстве и бедности. Я думаю, что репрессии полиция осуществляет не только в Нью-Йорке, но и по всей стране. Это выглядит как фактически скоординированная деятельность, осуществляемая почти по прямому указанию корпораций и всех богачей. Они словно бы говорят: «Вы должны держать этих людей под контролем, у вас есть всё, чтобы раздавить их протест в зародыше. В зародыше!»
Движение «Захвати Уолл-стрит» говорит: у нас есть только одна форма власти - вывести людей на улицы, действовать на улицах
Эми Гудман : И полицейские разогнали все лагеря движения «Захвати Уолл-стрит»!
Дэвид Харви : Да, и полиция сделала это. Как мне кажется, движение «Захвати Уолл-стрит» вдохновляется мужеством людей, выходивших на площади в Египте, в Бахрейне и так далее. Это движение говорит: «Посмотрите, всё должно измениться. И мы будем пытаться осуществить эти изменения мирным путём». Я имею в виду, что это один из сигналов, который артикулирует их риторика. И эта мирная форма демонстрации была безжалостно прервана специальными силами полиции.
Эми Гудман : Вы часто говорите о создании общественных мест в городе.
Дэвид Харви : Да. Это удивительно, что в Нью-Йорке, например, есть большое количество общественных мест, но есть ли среди них такое, где мы можем проводить собрания и политические дискуссии наподобие тех, что проходили на афинской Агоре? Ответом на этот вопрос будет - нет. Сначала вы должны подать заявку, при этом вы в курсе всех тех ограничений, которые жёстко регламентирует разрешение. Таким образом, общественное пространство в действительности закрыто для общественности. Многие из общественных мест сейчас превратились в цветники. Поэтому у нас есть прекрасные места для собраний тюльпанов и других цветов, но у нас нет мест, где люди могут собираться. Одна из наших целей, которую мы будем пытаться достигнуть - создание пространства для собраний, где мы могли бы вести дискуссии. Так что это будет своего рода бесплатный университет в Мэдисон-сквер-парке. Происходит множество подобных акций, одна из целей которых заключается в том, что бы освободить пространство для политических дискуссий, для возможности вести открытый политический диалог в городе.
Эми Гудман : Вы говорите о том, что ?
Дэвид Харви : Ну, я считаю, что движение «Захвати Уолл-стрит» действительно стало чем-то подобным. Это своего ударный аккорд. Более того, когда я говорил о репрессиях против движения, я имел в виду, что сила этого давления определяется эффектом, который вызывает само это движение. Мне кажется, что к нему начинают прислушиваться, и я надеюсь, что завтра наступит ситуация, когда многие люди скажут: «Смотрите, положение вещей должно измениться. Что-то должно теперь пойти по-другому».
Перевод сделал Александр ШАРОВ.
«Право на город» - концепция, идея которой впервые сформулирована французским социологом и философом Анри Лефевром в одноименной книге «Le Droit à la ville», вышедшей в свет в 1968 году. Основой идеи является «спрос [предъявляемый жителями города] на обновленное, расширенное право на доступ к городской жизни» . Эта проблема затронута как минимум в трёх произведениях Лефевра : The right to the city (1996), Space and politics (1973), The production of space(1991)и Writings on cities (1996). Также концепцию развивали Дэвид Харви (The right to the city) и Дон Митчел (The Right to the City: Social Justice and the Fight for Public Space).
Энциклопедичный YouTube
1 / 3
096 Право на город
Право на город by Иван Медведев
Свят Мурунов "Городские сообщества - право на город"
Субтитры
Суть концепции
Главная идея - призыв к радикальной реструктуризации социальных, политических и экономических отношений в рамках города . Радикальную природу концепции подчеркивает тот факт, что право на город затрагивает сферу принятия значимых решений: настаивает на переориентации системы принятия решений с государственного уровня на городское пространство и городских жителей. Причем Лефевр выступает за участие в принятии горожанами всех решений, которые относятся к созданию городских пространств.
Для лучшего понимания концепции право на город следует также ознакомиться с теорией производства общественного пространства Анри Лефевра . Он выделяет три типа пространства: воспринимаемое пространство (Perceived space), задуманное пространство (conceived space) и жилое пространство (lived space). Воспринимаемое пространство - объективное пространство физических объектов, с которыми люди взаимодействуют в повседневной жизни. Задуманное пространство - мир идей и представлений о том, как должно выглядеть окружающее людей пространство. Жилое пространство - комбинация воспринимаемого и задуманного, не просто физическое место, где проистекает общественная жизнь, но само является её составным элементом .
Право на город также должно способствовать сокращению социального неравенства. Право на город завоёвывается и осуществляется путём социальной мобилизации и коллективной политической и социальной борьбы для трансформации существующих либерально-демократических гражданских и капиталистических социальных отношений, которые наравне с глобализацией являются причиной социального неравенства . (Важно помнить, что Лефевр был неомарксистом)
Структура права на город
Право на город включает в себя два аспекта: право на участие (the right to participation) и право на присвоение (he right to appropriation).
Право на участие предполагает, что горожане должны участвовать в принятии всех решений, сопряженных с созданием городского пространства. В сферу решений, которые должны, согласно праву на город, принимать граждане, входит весьма широкий список сфер общественной жизни всех масштабов. Даже инвестиционные решения фирм, действующих в городе, попадают в сферу права на город, так как играют важную роль в производстве городских пространств. Таким образом, горожане получают «место за столом переговоров» и «прямой голос» при принятии решений в городе, в противовес опосредованному участию в производстве общественных пространств посредством уплаты налогов и участию в голосованиях, практикующемуся в демократических странах.
Право на присвоение включает себя право на физический доступ к городским пространствам и их использование. Важно то, что это право не просто занимать уже созданные пространства, но и производить и преобразовывать пространства таким образом, чтобы они отвечали потребностям людей. Полезность пространства для горожан становится главным аспектом при принятии решения о его создании.
«Право на город» Дэвида Харви
Суть в том, что граждане по одиночке и сообща в своей повседневной деятельности, предпринимая политические, интеллектуальные и экономические усилия, строят город. Харви отмечает, что право на изменение города - это не абстрактное право, а право, которое укоренено в повседневных практиках, независимо от того, знаем мы о его наличии или нет.
Неотчуждаемое право на город покоится на способности побуждать открытые пространства города к протесту и оспариванию, создавая так неопосредованные публичные пространства, чтобы котел городской жизни оказался в состоянии стать катализатором, из которого могут появиться новые концепции и конфигурации городской жизни. Право на город - это не дар. Его должно завоевать себе политическое движение. Если городской пейзаж был воображен и сделан, то его можно вообразить иначе и переделать.
Современные интерпретации
Несмотря на то, что термин «право на город» появился в конце 60-х годов ХХ века, активное его использование началось лишь недавно. Активизировал его использование целый ряд гражданских инициатив, волна которых прокатилась сначала по США, Восточной Европе и Латинской Америке, а затем вспыхнувших в ближневосточных городах, таких как Бейрут и Стамбул .
Термин право на город стал весьма модным в наши дни, считает исследователь Марсело Лопес де Соуза, тем не менее, термин не всегда интерпретируют в соответствии с работами Лефевра или того же Харви . Многие неправительственные организации и городские девелоперские агентства считают «право на город» правом на осуществление следующего сценария: «доступное жилье для человека» (начиная от «хорошего» жилья и «хорошей инфраструктуры» по соседству и заканчивая «экологически чистым» транспортом") плюс «участие» уже в более приближенном к оригиналу смысле. В политико-философском и социально-теоретическом смысле право на город может означать следующее: «как можно больше справедливости и защиты окружающей среды». В большинстве случаев люди считают, что право на город - это право на лучшую, более «человечную» жизнь в условиях капиталистического города и общества и представительной демократии
В 2004 году Международный альянс жителей и Программа ООН по населенным пунктам на Международном урбанистическом форуме в 2004 году приняли решение о включения права на город наравне с жилищем и чистой водой в список прав на предметы первой необходимости.
В 2001 году право на город было включено в федеральный закон Бразилии. .
Критика
Современные ученые, дискутируя на тему набирающего популярность термина «право на город» и увеличивающегося числа массовых социальных протестов, высказывают в том числе критику концепции Лефевра. Одной из наиболее ярких подобных работ является статья Марка Персела из Университета Вашингтона «Excavating Lefebvre: The right to the city and its urban politics of the inhabitant».
Он считает, что теория Лефевра более радикальна и опасна, чем её представляют в современной литературе, кроме того, является слишком теоретической и политически неразвитой. Анри Лефевр не предлагал полноценной альтернативы имеющимся у современных горожан институтам избирательного права. Хотя в концепции права на город и есть интересные моменты, её нельзя рассматривать как решение имеющихся проблем.
Американский автор указывает на то, что осуществление права на город, согласно Лефевру , предполагает радикальное изменение структуры политической власти в обществе, последствия чего непредсказуемы и могут быть разрушительными.
Затем Персел сомневается в том, будут ли решения горожан по поводу экономической деятельности крупных компаний в их городе эффективными. Ведь помимо влияния на городские пространства одного города, такие компании, как, например, Boeing для города Сиэттл (упомянут самим Лефевром в качестве примера), воздействуют и на другие регионы. Влияние на них, по всей видимости, горожанам будет уже не так интересно.
Также в данной работе отмечается, что Лефевр верит в то, что право на город ни коим образом не касается вопроса взаимоотношений национальностей, а также других неполитических различий, как пол, этнос, социальное окружение, хотя сейчас подобные различия играют очень большую роль в социальном взаимодействии.
В работах Анри Лефевра остается также неясным, как именно горожане будут использовать своё право принимать решения. Основной задачей является соответствие создаваемых городских пространств потребностям жителей города, однако конкретные решения все равно придется продвигать путём их долгого и не простого согласования и политической борьбы.
«Implementing the Right to the City in Brazil» Sustainable Cities Collective, 2011
Что же мне делать, если города мира не отвечают моим сокровенным желаниям и если я вижу, что устойчивых, освободительных или даже «цивилизованных» преобразований не происходит? Короче говоря, как можно осуществить право на город, изменив его? Ответ Лефевра, в сущности, прост: путем социальной мобилизации и коллективной политической и социальной борьбы. Но за что именно мы боремся и какими идеями мы руководствуемся? И как подобная социальная борьба может гарантировать положительный исход, а не скатывание к бесконечному насилию? Одно очевидно: нельзя бояться последнего и позволить страху парализовать нас. Уклонение от конфликта — это не ответ: отступление означает разрыв со всем тем, что составляет урбанизацию, и утрату всяких перспектив осуществления права на город.
Мы живем в расколотых городах. 1 Прежде всего, так называемые «глобальные» города расколоты в социальном отношении между финансовыми элитами и огромными массами низкооплачиваемых работников сферы услуг, смешивающихся с маргиналами и безработными. В Нью-Йорке во время бума 1990-х средний рост доходов жителей Манхеттена составлял порядка 12% в год, а у жителей Бронкса, Куинса, Стейтен-айленда и Бруклина — всего 2–4%. Город всегда был местом неравномерного географического развития (иногда вполне благотворного и полезного), но в определенное время и в определенных местах различия растут и усиливаются негативным и даже патологическим образом, неизбежно сея семена гражданской вражды. Необходимо упомянуть еще об одном виде разделения. Сегодня многие ставят особняком города, выполняющие финансовые и командные функции, как если бы только они одни были по-настоящему глобальными. Но не менее важны и производственные города, к которым принадлежат Сьюдад-Хуарес, Дакка, Шанхай, Сеул, Тайпей, Гонконг, Джакарта, Хошимин, Манила, Бомбей и Бангалор, где планетарные потогонки и унизительная фабричная система глобального капитализма научились производить мои футболки Gap, кроссовки Nike, игрушки и Sony Walkmans. Это по-настоящему глобальные города, где стоимость производится и воспроизводится, хотя и под надзором финансовых и иногда открыто имперских сил, сосредоточенных в городах вроде Нью-Йорка, которые благодаря выполнению контрольных и командных функций в международных финансах смогли приобрести огромные богатства.
Миграционные потоки из разных стран; пребывающие в непрерывном движении деловые элиты; профессора и консультанты; связи диаспор через границы (нередко противозаконные); нелегалы и sans papiers; бездомные, спящие в подъездах и попрошайничающие на улицах посреди невероятного изобилия; этнические и религиозные столкновения; крайняя неразбериха и разного рода странности — все это неотъемлемая составляющая нашей запутанной городской сцены, которая делает вопросы о гражданстве и связанных с ним правах все более трудноопределимыми как раз в тот момент, когда они становятся особенно важными перед лицом враждебных рыночных сил и усиления государственного надзора. С одной стороны, такая дифференциация может породить новое невиданное смешение, наподобие того, что мы наблюдаем в музыке, создаваемой в Новом Орлеане, Лагосе, Йоханнесбурге и лондонском Ист-Энде. Отсюда можно сделать вывод, что право на различие — это одно из наиболее ценных прав городских жителей. Но различие также может вести к нетерпимости и расколу, маргинализации и исключению, выливаясь иногда в насильственные столкновения. Право на различие обходится очень дорого. Мы постоянно встречаем различные представления об утверждаемых и отстаиваемых правах. Коммунары считали, что они вправе были освободить Париж от буржуазии в 1871 году, чтобы преобразовать его в соответствии со своими сокровенными желаниями. Монархисты, которые пришли, чтобы убить их, считали, что они вправе вернуть себе город во имя Господа и частной собственности. Католики и протестанты убеждены, что они имеют право на Белфаст и стремятся очистить свое пространство от любых признаков существования другого. То же можно сказать и о Шив Сена в Бомбее (месте, которое они предпочитают называть Мубаи), начавших насильственную чистку города от мусульман во имя махараштрийского национализма. Разве все они не осуществляют своего равного права на город? Если и так, то, как однажды сказал Маркс, «при столкновении двух равных прав решает сила». 2 И что же? Право на город ограничивается только тем, что я могу разорить своего соседа, а он меня? Это совсем непохоже на благочестивый универсализм Декларации прав человека ООН. Или все так и должно быть? Вот в чем вопрос.
Что же мне делать, если города мира не отвечают моим сокровенным желаниям и если я вижу, что устойчивых, освободительных или даже «цивилизованных» преобразований не происходит? Короче говоря, как можно осуществить право на город, изменив его? Ответ Лефевра, в сущности, прост: путем социальной мобилизации и коллективной политической и социальной борьбы. 3 Но за что именно мы боремся и какими идеями мы руководствуемся? И как подобная социальная борьба может гарантировать положительный исход, а не скатывание к бесконечному насилию? Одно очевидно: нельзя бояться последнего и позволить страху парализовать нас. Уклонение от конфликта — это не ответ: отступление означает разрыв со всем тем, что составляет урбанизацию, и утрату всяких перспектив осуществления права на город.
Между аргументацией Парка и замечаниями Маркса имеется любопытное сходство. Мы можем измениться, только если изменим наш мир, и наоборот, говорит Маркс. Эта диалектика составляет основу всего человеческого труда. Решающую роль здесь, по утверждению Маркса, играет воображение и желание. Разница между самым плохим архитектором и самой лучшей пчелой состоит в том, что архитектор прежде, чем материализовать свой замысел на земле, возводит здание в воображении. 4 Это, конечно, метафора, а не рассуждение о профессии архитектора. Суть в том, что мы по одиночке и сообща в своей повседневной деятельности, предпринимая политические, интеллектуальные и экономические усилия, строим город. Все мы, так или иначе, архитекторы нашего городского будущего. Право на изменение города — это не абстрактное право, а право, которое укоренено в повседневных практиках, независимо от того, знаем мы о его наличии или нет. Это важная мысль, на которой будут основываться дальнейшие рассуждения.
Но — и здесь возникает диалектика — город преобразует нас в городских условиях, которые мы не выбирали. Как можно рассчитывать на создание альтернативного городского мира, хотя бы вообразить его очертания, его загадки и его очарование, когда мы так глубоко погружены в опыт того, что уже существует? Можно ли жить в Лос-Анджелесе и не стать настолько разочарованным автомобилистом, чтобы без конца голосовать за займы на строительство все большего числа высококлассных автострад? Открывая дверь человеческому воображению, Маркс, хотя он нередко утверждал обратное, создает утопический момент, когда наше воображение способно породить альтернативные возможные городские миры. «Кто сегодня не является утопистом?» — спрашивает Лефевр. Можем ли мы позволить себе не быть утопистами? Может ли рассмотрение утопической традиции открыть перед нами новые перспективы и способствовать объединению социальных движений вокруг альтернативного и иного видения города? Например, города без высококлассных автомагистралей.
Большинство проектов и планов, которые мы называем утопическими, имеет жесткое и формальное устройство. Они составляют то, что я называю «утопиями пространственной формы»: спланированные города и сообщества, которые на протяжении веков пытаются убедить нас в том, что история может остановиться, что гармония будет достигнута, что все человеческие желания будут полностью удовлетворены, если не счастливо осуществлены. 5 Но историю и изменения невозможно устранить, навязав пространственную форму, которая сдерживает всякое желание новизны и отличия. Все такие утопии пространственной формы завершаются подавлением человеческих желаний. И в той степени, в какой они осуществлялись, последствия чаще оказывались авторитарными и репрессивными, чем освободительными. Почему же нас продолжают притягивать к себе такие утопии и как эту традицию можно мобилизовать для достижения более открытой цели? Луи Марен сделал в этой связи любопытное замечание. Он полагает, что утопии пространственной формы представляют собой своеобразную разновидность «пространственной игры». 6 С этой точки зрения мы видим огромное множество пространственных форм, включенных в различные утопические планы в качестве экспериментальных предложений относительно того, как мы можем изменить городское пространство, чтобы оно лучше отвечало нашим сокровенным желаниям, или, говоря более сухим языком, осуществлению определенной социальной цели, например, большего гендерного равенства, экологической жизнеспособности, культурного разнообразия и так далее. Мы также учимся видеть во множестве существующих пространств города потенциальные места, называемые Лефевром и Фуко «геторотопическими», 7 могущими служить социо-пространственной основной для появления экспериментов с различными формами городской жизни и ведения борьбы за строительство другого города.
Но существует заметный контраст между этим пространственным описанием городских альтернатив и тем, что я называю утопиями социального процесса. В этом последнем случае мы полагаем, что некий социальный процесс должен привести нас к земле обетованной. В последнее время, к примеру, неолиберальные теоретики, опираясь на либеральную традицию, восходящую к Джону Локку и Адаму Смиту, пытаются убедить нас, что рыночные свободы приведут всех нас к богатству, безопасности и счастью. Им противостоят радикальные и революционные мыслители, утверждающие, что социальная или классовая борьба, в конечном итоге, приведет нас к воплощению идеалов коммунизма, социализма, анархизма, феминизма, экологизма и так далее. Такие утопические схемы социального процесса имеют серьезные теоретические и практические изъяны. Отчасти это объясняется тем, что такие схемы оторваны от конкретных проблем, которые возникают при воплощении пространственных структур. Территориальность политической власти и организации принято считать нейтральной формой общества, хотя мы знаем, что на деле пространственные формы составляют основу социальных отношений. При таком подходе остается неизученным, что происходит, когда стены, мосты и двери становятся основой для социального действия или дискриминации. Если утопии пространственной формы оказываются несостоятельными из-за своего стремления побороть силу исторических изменений, то утопии социального процесса точно так же терпят провал, отрицая основополагающее значение пространственной организации. Почему мы не можем создать утопию пространственно-временного процесса, диалектическую утопию, которая сочетает идею радикальных изменений в пространстве и времени, создавая совершенно иной образ того, какой может быть городская жизнь? 8
Даже если мы в состоянии принять такой интеллектуальный и политический вызов, нам все равно придется столкнуться с трудностями, связанными с определением того, к чему мы можем стремиться. Должны ли мы вслед за Лефевром стремиться к превращению в бесполую версию «поливалентного, полисенсорного человека, способного устанавливать сложные и прозрачные отношения с миром (средой и самим собой)»? 9 Какие этические и моральные принципы, регулирующие социальные отношения, можно попытаться включить в такую диалектическую утопию? И как нам оценивать превосходство того или иного подхода к определению некой более крупной совокупности прав на город? Можно ли утверждать, что стремление к социальной справедливости должно составлять основу наших стремлений, как утверждают теперь многие участники современного движения за глобальную справедливость? Можно ли искоренить социальную несправедливость (свидетельством которой служит страшная бедность, распространенная в мире вообще, но прежде всего сконцентрированная в городах), как утверждают Всемирный банк и Международный валютный фонд, при помощи надлежащего применения определенной разновидности свободного рыночного капитализма?Что такое социальная справедливость? В «Государстве» Платона Фрасимах говорит, что «всякая власть устанавливает законы в свою пользу», поэтому «справедливость — везде одно и то же: то, что пригодно для сильнейшего». Платон отвергает такое циническое представление во имя справедливости как определенного идеала. 10 Сейчас доступно множество определений идеала, из которых можно выбирать. Мы можем придерживаться эгалитаризма; бентамовского утилитаризма (наибольшее благо для наибольшего числа людей); контрфактического подхода Руссо (с его идеалом неотчуждаемых прав) или Джона Ролза; кантовского космополитизма (что плохо для одного — плохо для всех); или простого гоббсианства, утверждающего, что государство (Левиафан) навязывает справедливость безответственным частным лицам с тем, чтобы социальная жизнь не была такой отталкивающей, грубой и короткой. Некоторые авторы, обеспокоенные универсализмом таких теорий справедливости, даже выступают за локальные идеалы справедливости, которые учитывают культурные и географические различия. 11 В результате, мы в замешательстве стоим перед зеркалом, спрашивая его: «Свет мой, зеркальце, скажи, какая теория справедливости всех справедливее?» Нас пугает, что Фрасимах мог оказаться прав и что справедливость — это то, что называет ею правящий класс. И когда мы рассматриваем историю права, судебных решений и их связи с политической властью, сложно отрицать, что идеалы справедливости и практики политической власти редко шли рука об руку. Фуко, к примеру, не раз удавалось показать несостоятельность классовой нейтральности всякого дискурса о правах, не говоря уже о системе судебных решений. 12
Тем не менее, мы не можем отказаться от понятия справедливости по той простой причине, что чувство несправедливости исторически было одним из наиболее сильных мотивов социальных изменений. Идея справедливости вместе с понятием прав была не только важной движущей силой в политических мобилизациях, но и предметом настойчивых усилий по ее артикуляции. Поэтому задача состоит не в том, чтобы релятивизировать идеалы социальной справедливости и прав, а в том, чтобы контекстуализировать их. Когда это будет сделано, мы увидим, что определенные доминирующие социальные процессы порождают определенные концепции прав и социальной справедливости и опираются на них. Оспаривать такие права — значит оспаривать социальные процессы, в которых они укоренены. И невозможно избавить общество от одного доминирующего социального процесса (например, накопления капитала посредством рыночного обмена), заменив его другим (например, политической демократией и коллективным действием), если не перейти одновременно от одной доминирующей концепции прав и социальной справедливости к другой. Проблема всех идеалистических определений прав и справедливости состоит в том, что они скрывают эту связь. Только когда они конкретно соотносятся с определенными социальными процессами, они обретают социальное значение. Эта проблема присутствует и в ролзовской теории справедливости как честности. 13 Он ищет нейтральную точку зрения, позволяющую прояснить всеобщую концепцию справедливости. Он создает «завесу неведения» относительно позиции, которую мы можем занять в социальном порядке, и просит нас показать справедливое распределение с учетом этого неведения. Проблема в том, что он не может исходить из полного неведения, так как в этом случае нельзя будет сказать ничего определенного. Поэтому он полагает, что мы знаем общие законы человеческой психологии и экономического поведения и что мы знакомы с основными процессами воспроизводства социального порядка. Но это не универсальные истины. В каком историческом времени и географическом месте я нахожусь? С какой школой экономической или психологической мысли я связан? Если я могу выбирать между классической политической экономией, маржинализмом (с его тезисом, что честность определяется предельной нормой прибыли на редкие товары — землю, труд и капитал) или некой разновидностью глубинной экологии, между марксистской или феминистской теорией, тогда результаты будут совершенно различными. Неудивительно, что система Ролза приходит к принятию идеи прав, связанных с рынком и буржуазным обществом, хотя она и признает, что разрешить спор между социалистическим и капиталистическими подходами невозможно.
Поэтому нам нужно перенести внимание с рассмотрения абстрактных универсалий на изучение связи понятий прав и справедливости с социальными процессами. Возьмем, например, доминирующие социальные процессы, действующие в современном мире. Они связаны с двумя основными логиками власти: логикой территориального государства и логикой капитала. 14 Нередко между этими двумя логиками власти возникают трения, если не прямые противоречия, но в то же время они должны раскрывать и поддерживать друг друга так, чтобы социальное воспроизводство не скатилось в анархию и нигилизм.
Рассмотрим для начала территориальную логику государственной власти. Для того чтобы права были всеобщими, как изначально предусматривалось Всеобщей декларацией прав человека ООН (1948), необходимо наличие государственного аппарата для проведения этих прав в жизнь. Amnesty International, например, прилагает большие усилия для того, чтобы побудить государства исполнять взятые на себя обязательства. Но если политическая власть делать этого не желает, права останутся пустыми словами. В этом случае права являются производными от гражданства и территориальной власти, будучи важным, но не единственным выражением государственной власти. Затем территориальность юрисдикции становится проблемой. Она подрывается в двух отношениях. Ныне возникают непростые вопросы, связанные с лицами без гражданства, мигрантами без документов, нелегальными иммигрантами и так далее. Наличие или отсутствие гражданства становится важной проблемой, определяющей принципы включения и исключения в территориальном определении национального государства (например, в какой юрисдикции я могу проголосовать?). Осуществление суверенитета государством само по себе является серьезной проблемой, и, как было показано во многих работах последних лет, этот суверенитет (на локальном и национальном уровне) ограничивается правилами, которые определяют обращение и накопление капитала во всем мире. Тем не менее, национальное государство с его монополией на легитимные формы насилия в гоббсовской манере может определять свои собственные наборы прав и свое понимание этих прав, не слишком связывая себя международными обязательствами. Даже Соединенные Штаты настаивают на своем праве не отвечать за преступления против человечности, определяемые на международной арене, и одновременно требуют, чтобы военные преступники из других стран представали перед тем же судом, полномочия которого в отношении собственных граждан они отрицают.
Поэтому право на город опосредовано пространственной организацией политической власти. Формы городского управления, обеспечения правопорядка и регулирования укоренены в системе правления, которая позволяет преследовать множество самых различных интересов в запутанных коридорах городской политики и лабиринтообразных каналах городской бюрократии и администрации. В этих системах закодированы вполне определенные права. Но другие права просто отрицаются или, точнее, размываются бюрократической болтовней до состояния бессмысленности. Планирование (когда одна зона отводится для торговли, а другая обрекается на прозябание), указания относительно того, как следует себя вести («по газонам не ходить»), наблюдение (видеокамеры на каждом углу), выборочное оказание услуг (убирать улицы в одном месте, превращать в свалку другое) и отчаянные попытки насадить правопорядок, подавить преступность и конфликты и внести упорядоченность в повседневную жизнь города — примерам здесь несть числа. Городское гражданство (права иммигрантов, временных жителей и чужаков на участие в локальной политике) еще более размыто, чем государственное гражданство, так как оно зачастую зависит от проживания в социальном мире, который теперь —больше, чем когда-либо прежде — зависит от движения. Государственная власть также одержима поддержанием порядка и стиранием различия, хотя порядок и различие составляют основу городской жизни. И только в борьбе с мертвым грузом государства и территориальной власти можно отстаивать другое право на город. В городах бездомные понимают, что борьба составляет самую суть их повседневной жизни. Для них несправедливость осязаема, тогда как остальному обществу они кажутся просто досадной помехой, и оно обращается с ними соответствующим образом. 15 Хотя в этом случае права могут быть противоположными, но равными, сила, которая определяет исход столкновения, неизменно оказывается на одной стороне.
Капиталистическая логика власти, с другой стороны, покоится на совершенно иной концепции прав, основанной на частной собственности и личном владении. Жить в капиталистическом обществе — значит признавать или принимать права, необходимые для легального и подкрепленного правовыми санкциями накопления капитала и рыночного обмена. Это права, кодифицированные в универсальном языке Всеобщей декларации прав человека 1948 года. Считается, что государство выступает в качестве гаранта этих прав. Хотя ему не всегда удается обеспечивать их, государству необходимы деньги для поддержания и расширения своей власти, и сегодня оно во многом зависит от милости капиталистической логики власти (даже в тех случаях, когда государство не действует напрямую, хотя во многих случаях это происходит вполне легально, под влиянием денежной власти). Следовательно, мы живем в обществе, в котором неотчуждаемые права индивидов на частную собственность и получение прибыли обладают приоритетом перед всеми остальными представлениями о неотчуждаемых правах, которые вы можете иметь. Сторонники этого режима прав не без оснований утверждают, что он поощряет «буржуазные добродетели», не причиняя никому никакого вреда. К этим добродетелям относятся личная ответственность, независимость от государственного вмешательства (этот режим прав часто противопоставляется режиму, определяемому государством), равенство возможностей на рынке и перед законом, вознаграждение за инициативу и предприимчивость, забота о себе и своих близких и открытый рынок, который предоставляет широкую свободу выбора при заключении контракта и совершении обмена. Эта система прав выглядит еще более убедительной, когда право собственности распространяется на само тело человека (тем самым закрепляется право индивида свободно продавать свою рабочую силу, а также право на достойное отношение и уважение и свободу от физического принуждения) и на свободу мысли, самовыражения и слова. Эти производные права выглядят привлекательно. Многие из нас широко пользуются ими. Но зачастую мы пользуемся ими как нищие, питающиеся объедками с барского стола.
Вряд ли с помощью философской аргументации я смогу убедить кого-то в том, что капиталистический режим прав несправедлив. Конечно, сторонники этой системы прав могут признавать, что она несовершенна и не лишена противоречий и что на деле все может обстоять не так уж хорошо, особенно если принять во внимание несовместимость с государственными требованиями и сложность защиты коллективных прав меньшинств на культурное отличие вследствие индивидуализма, который предполагается господствующей системой. В отсутствие сколько-нибудь убедительной альтернативы, эти противоречия и недостатки практического применения могут быть разрешены благодаря здравому смыслу и доброй воле конфликтующих социальных сил.
Мое возражение против этого режима прав довольно просто: принятие его означает принятие того, что у нас нет иной альтернативы, кроме как жить при режиме бесконечного накопления капитала и экономического роста, какими бы ни были социальные, экологические или политические последствия этого. Это также означает, что распространение этого режима прав в мире должно вести к географическому расширению бесконечного накопления капитала. Именно в этом состоит суть глобализации и ее институционального устройства, воплощенного в ВТО, МВФ и Всемирном банке. Определенный империализм неизбежен. 16 Рассмотрим недавний пример такого рода аргументации. Говоря, что трагедия 11 сентября 2001 года прояснила роль Америки в мире и открыла огромные возможности, президент Буш в статье для New York Times, посвященной годовщине этой трагедии, и в заявлении, которое почти в точности соответствовало введению к «Стратегии национальной безопасности» Соединенных Штатов, опубликованной вскоре после этого, утверждал: «Мы будем использовать нашу беспримерную силу и влияние для создания атмосферы международного порядка и открытости, позволяющих прогрессу и свободе цвести во многих странах. Спокойствие и рост свободы во всем мире отвечают долгосрочным интересам Америки, отражают основополагающие американские идеалы и объединяют союзников Америки». Мы стремимся, писал он, готовясь к войне, «к справедливому миру, где угнетение, ненависть и бедность сменятся надеждами на демократию, развитие, свободные рынки и торговлю», причем последние два элемента уже «доказали свою способность спасать от бедности целые страны». Соединенные Штаты принесут дар свободы (рынка) миру, хочет он того или нет. 17 Также повсеместно будут установлены неотчуждаемые права частной собственности и прибыли. Эти права описываются как островок добра в океане зла.
Но последствия таких прав — для наших жизненных шансов, наших городов, нашей безопасности и будущего — не всегда благотворны, а свободные рынки не всегда честны. Как гласит старая поговорка, «нет ничего более неравного, чем равное отношение к неравным». Именно так и работает рынок. С одной стороны, он крайне эгалитарен. Но, если за ним не следить, эгалитаризм рыночного обмена обычно приводит к том, что богатые богатеют, а бедные беднеют. Свободные рынки не могут порождать честность, когда изначальные условия неравны, когда используется монопольная власть и когда на институциональную систему обмена влияет асимметрия во властных отношениях. «Во имя системы свободных рынков», — отмечает Сибрук, — «Индонезия идет на серьезные нарушения прав человека и подрывает право на получение средств к существованию тех, чей труд составляет ее конкурентное преимущество». 18 Либерализация не только торговли, но и финансовых рынков во всем мире вызвала волну спекулятивных атак, когда хищнический капитал в буквальном смысле слова наводнил мир. Немногочисленные хеджевые фонды, пользуясь своим правом на получение прибыли и находясь под защитой юридической фикции, в соответствии с которой корпорация, по сути, представляет собой частное лицо, могут перемещаться по миру, разрушая с помощью спекулятивных средств целые экономики (как это было с Индонезией и Таиландом). Своими спекуляциями они убивают наши города, а затем реанимируют их своей поддержкой оперы и балета; в то же самое время руководство этих компаний ведет игру на глобальной сцене, которая позволяет приобретать огромные богатства за счет миллионов людей. Не удивительно, что владельцы такого богатства и власти поддерживают подобные права, стремясь убедить нас в их универсальности и полезности.
Нерегулируемый капитализм свободного рынка расширяет классовое разделение, усиливает социальное неравенство и делает так, что богатые регионы становятся богаче, а все остальные все глубже погружаются в болото бедности. Города становятся все более геттоизированными по мере того, как богатые все сильнее стремятся оградить себя от них. И если расовое, религиозное и этническое разделение пересекается, как это часто бывает, с борьбой за укрепление классовых позиций и увеличение доходов, города оказываются еще более расколотыми, чем прежде. Кроме того, свободная рыночная конкуренция обычно завершается монополистическим или олигополистическим господством. Тридцать лет неолиберализма привели к огромной концентрации корпоративной власти в области энергетики, средств массовой информации, фармацевтики, транспорта и даже розничной торговли (вспомним Wal-Mart). Свобода рынка, названная Бушем наивысшим выражением стремления к индивидуальной свободе, оказывается всего лишь удобным средством безграничного распространения монополистической власти и Coca-Cola.
И, что еще хуже, рынки требуют дефицита для своего функционирования. Если дефицита не существует, то его необходимо создать социальными средствами. Этой цели и служат частная собственность и норма прибыли. Закрытие мест общего пользования и разрушение прав общей собственности путем приватизации и товаризации всего и вся являются необходимыми предпосылками для накопления капитала. Образование, здравоохранение, водоснабжение и канализация должны быть приватизированы и включены в доминирующий режим прав, благоприятствующий обращению и накоплению капитала. Лейтмотивом становится то, что я называю «накоплением через изъятие». 19 Одним из ключевых элементов здесь является утрата всякого сознания коллективных прав на город и их замещение в эволюции города индивидуализированными правами накопления капитала и частной собственности. Город превращается в машину для роста, кормушку для финансистов, застройщиков и спекулянтов. В результате, распространяется излишняя депривация (безработица, нехватка жилья и так далее). Отсюда бездомные на наших улицах и попрошайки в метро. Несмотря на излишки продовольствия, голод все равно сохраняется. Тем, кто не имеет возможности платить, отказывается в удовлетворении самых базовых потребностей, например доступа к чистой воде. Исключенные вынуждены пить из зараженных холерой рек. К этому приводят свободные рынки и неотчуждаемые права частной собственности и получения прибыли, о каких бы благих намерениях не говорилось основных центрах капиталистической власти. Даже Всемирный банк признает, что при господстве неолиберализма на мировой арене бедность — как абсолютная, так и относительная — выросла, а не сократилась. 20 Но затем он утверждает, что только распространение неолиберальных прав частной собственности и получения прибыли на рынке может упразднить бедность!
Но если неотчуждаемые права частной собственности и получения прибыли приводят к таким результатам, то мне эти права не нужны. И я не одинок в этом выводе. Широкое движение за глобальную справедливость сознает природу этой проблемы и даже занимается поиском жизнеспособных альтернатив. Эта совокупность прав и социальный процесс, с которым они связаны, вызывают распространение в городах неравенства, отчуждения и несправедливости. В ответ возникают городские социальные движения, которые выступают против бесконечного накопления капитала и связанных с ним концепций прав. Необходимо отстаивать другое право на город; необходимо создать альтернативную версию городского развития.
Но те, кто имеет сегодня права, не откажутся от них по своей воле. Вспомним: «при столкновении двух равных прав решает сила». Это не обязательно означает насилие (хотя без него зачастую, к сожалению, не обходится). Это означает мобилизацию достаточной силы с помощью политической организации, мобилизацию на улицах для изменения сложившегося положения вещей. Но какие стратегии нам следует проводить? Можно ли использовать территориальность политической власти против этого буржуазного режима прав? В «красной Болонье» в 1970-х и в современном Порту-Алегри на юге Бразилии (город, который принимает Всемирный социальный форум на протяжении последних нескольких лет) на этот вопрос, скорее всего, ответили бы утвердительно. 21 Политические и городские социальные движения использовали город в качестве опоры для социальных и политических инноваций в стремлении создать альтернативный социальный порядок и иное понимание права на город. Может ли город быть центром революции? В прошлом он нередко был им. Может ли он стать им снова?
Как говорил Сен-Симон, ни один социальный порядок не может измениться, если очертания нового уже подспудно не содержатся в существующем положении вещей. 22 Революция не означает полного разрыва; она лишь переворачивает существующее с ног на голову. Производные права (вроде права на достойное обращение) должны стать фундаментальными, а фундаментальные права (частной собственности и получения прибыли) — производными. Не в этом ли состояла традиционная цель демократического социализма, стремившегося — и небезуспешно — использовать территориальность политической власти для регулирования и сдерживания прав капитала?
Капиталистический «пакет прав» не лишен противоречий, которые можно использовать для получения политической выгоды. Что произойдет с глобальным капитализмом и городской жизнью, если статьи Декларации ООН о производных правах работников (на гарантированную работу, достойный уровень жизни и организацию) станут последовательно проводиться в жизнь? Можно также ввести и новые права, например, право на город, которое, как я уже сказал в самом начале, является не просто правом доступа к тому, что представляет интерес для тех, кто спекулирует недвижимостью, и государственных планирующих органов, а предполагает активное право на преобра зование города в соответствии с нашими сокровенными желаниями и преобразования себя самих по иному образцу.
Такое изменение перспективы не имеет никакого значения, если оно остается исключительно индивидуальным делом. Необходимы коллективные усилия. Право на город не может быть индивидуальным правом. Его необходимо понимать как коллективное право, и его осуществление решающим образом зависит от формы коллективной политики. Создание новых городских общественных пространств, публичной сферы активного демократического участия, требует отлива гигантской волны приватизации, которая была в последние годы мантрой разрушительного неолиберализма. Нам необходимо представить более открытый город, даже если он будет менее спокойным, город, основанный не только на иных совокупностях прав, но и на иных политических и экономических практиках. Индивидуальные права на достойное обращение и свободу самовыражения слишком ценны, чтобы от них отказываться, но к ним необходимо добавить право на соответствующие жизненные шансы для всех, базовую материальную поддержку, включение и различие. Как я уже сказал, право на город — это не просто условное право доступа к тому, что уже существует; это активное право на преобразование города, на приведение его в соответствие с нашими общими нуждами и желаниями и, следовательно, преобразование нашей повседневной жизни, изменение наших архитектурных практик и просто альтернативное определение того, что значить быть человеком.
Но именно здесь концепция права на город приобретает иное звучание. Здесь — на улицах, освобожденных чехами от репрессивных форм правления в 1989 году, и на площади Тяньаньмэнь, на которой китайское студенческое движение стремилось утвердить альтернативное определение прав; именно благодаря массовым уличным выступлениям удалось положить конец войне во Вьетнаме, и именно на улицах миллионы людей протестовали против готовившегося империалистического вторжения Соединенных Штатов в Ирак 15 февраля 2003 года. И на улицах Сиэтла, Генуи, Мельбурна, Квебек-Сити и Бангкока был брошен вызов неотчуждаемым правам частной собственности и получения прибыли. Как говорит Митчелл:
Если право на город — это лозунг и требование, то этот лозунг может быть услышан, а требование может обрести определенную силу только в том случае, если существует пространство, в котором этот лозунг и требование можно увидеть. В публичном пространстве — на перекрестках и в парках, на улицах во время волнений и демонстраций — политические организации могут представлять себя более широкой публике и благодаря этому представительству их лозунги и их требования обретают определенную силу. Притязая на пространство публично, создавая публичные пространства, социальные группы сами становятся публичными. 23
Весь январь жители Троицка обсуждали, должна ли в городе появиться мегашкола, искали недостатки существующего проекта и предлагали свои варианты.
На публичные слушания, завершающиеся на днях, был вынесен готовый проект, который не может претерпеть значительных изменений. В то же время основная идея современного градостроительства заключается в том, что обыватели имеют право участвовать в проектировании пространства, которое их окружает.
Как появилась идея о том, что горожане могут сами принимать решения? Нужно ли это самим жителям, и для чего? Как они могут использовать это право, чтобы добиться наиболее эффективных результатов?
«Кто твой город» сделал подборку пяти книг, которые стоит прочесть, чтобы понять идею «права на город».
М.: Новое издательство, 2015
Джейн Джекобс. Смерть и жизнь больших американских городов.
Это классика. Книга была издана в 1961-м, и именно с неё началась современная урбанистика. Американская писательница и активистка Джейн Джекобс впервые поставила вопрос, что важнее: изящность дизайна или комфорт жителей? В своей книге она вдоль и поперёк критикует устройство американских мегаполисов 50-х с их сверх-рациональной планировкой и красивыми, но совершенно непригодными для жизни задумками.
Джекобс предлагает идти от частного к общему. В начале понять, что нужно конкретному горожанину, и только потом, отталкиваясь от опыта этого самого горожанина, начинать планировать городскую среду. Неважно, что дизайнер знает, где красивее проложить дорожку. Важно, что по ней будет ходить конкретный человек. Поэтому и строить её следует там, где он ходит чаще всего.
Сейчас многие идеи Джекобс кажутся настолько очевидными, что сложно представить, как когда-то о них не думали вовсе. Идеи о том, что у людей разный уровень дохода и разные интересы, они отличаются своими запросами и потребностями. И о том, что в разных районах одного и того же города живут совершенно разные сообщества. Эти различия необходимо учитывать при проектировании городской среды.
Практики общественного участия в формировании среды больших и малых городов. Вологда: Проектная группа 8, 2015.
Генри Санофф. Соучаствующее проектирование.
Книга вышла в 2010-м и описывает множество современных кейсов по всему миру, в которых жителям удавалось повлиять на политику городских властей. Профессор, мировой идеолог сочувствующего проектирования Генри Санофф рассматривает участие граждан в принятии решений как важнейший принцип работы демократии. Власть граждан, по ему мнению, не должна ограничиваться голосованием на выборах.
Три раздела книги посвящены проектированию малых городов, городских кварталов и общественных учреждений. Но, пожалуй, самым важным является четвёртый раздел -приложение. Оно содержит детальные инструкции по воплощению описанных историй в реальной жизни: планы проведения дизайн-игр и воркшопов, советы по использованию исследовательского инструментария и повышению эффективности проектов. Прямо сейчас, во время жарких дебатов про строительство школы, секреты Генри Саноффа пригодились бы многим троичанам.
Заказать на OZONе.
СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013
Мишель Де Серто. Изобретение повседневности.
Переиздание текста 1980 года. Французский философ и антрополог Де Серто, вслед за Лефевром, пишет о том, как важно, чтобы житель грамотно использовал городское пространство. Учёный считает, что именно через захват пространства власть реализует свои стратегии. Государство ставит заборы, прокладывает маршруты, выделяет большие территории под свои нужды. Так оно навязывает гражданам свою повестку, демонстрирует, что важно, а что нет.
Жители могут и должны бороться с захватом пространства, отвечая властям тем же. Их задача - присвоить себе городскую территорию. Сделать это можно самыми разными способами: рисуя на асфальте, протаптывая новые пешие маршруты во время прогулки или сажая грядки прямо во дворах.
На основе которой совместно с исполнительницами из Московской консерватории в мае было организовано наше арт-мероприятие « ». Так что те, кто не смог посетить в тот день юрфак Высшей школы экономики, получили возможность ознакомиться с текстом лекции.
Естественно, материал изложен в более строгом стиле, принятом в юридических изданиях. К сожалению, не вошли разухабистые шутки и комментарии, которые столь удачно вписались в контекст исследования. Поэтому атмосферу, наверное, лучше передаст рецензия Антона Шаблинского.
Завершая разговор о самой идее совмещения права и искусства, считаю, что для первого раза эксперимент получился более чем успешным. Думаю, что несмотря на мелкие организационные накладки, зрители были впечатлены.
Так что при случае, мне кажется, надо повторить:-) Один из коллег говорил, что можно нечто подобное сделать на какой-нибудь хорошей конференции, например, осенью в Казани
Но это я так, в порядке попутного обсуждения. Мало ли, рояль дадут. Не всё же демпферной педалью обходиться...
Что касается самой статьи, фигура французского теоретика марксизма Анри Лефевра - зачинателя концепции - показалась мне исключительно увлекательной. Интерес к нему в настоящее время в западной литературе находится, пожалуй, на пике. И, конечно, право на город - лишь одна из граней его многочисленного наследия, которое, я уверен, может дать пищу для размышлений в отечественном правоведении.
Правда, на русский он пока не переведен: ожидается, что в этом году его «Производство пространства» выпустит «Стрелка-пресс ». Остальные же работы доступны на английском языке или же на языке оригинала.
В работе предпринята попытка связать «высокую» теорию пространства с судебной практикой большого города. Конечно, мне удобнее брать для примера кейсы Московского региона (в том числе, из собственных), но, на мой взгляд, те же самые выводы можно проецировать на другие «миллионники». Во всяком случае, Санкт-Петербург, Казань, Новосибирск уже давно столкнулись с теми же самыми проблемами. Больше того, в некоторых вопросах они опережают столицу:-). Одна засыпка сотен гектаров Волги в Займище чего стоит.
По структуре статья скомпонована так же, как и лекция:
1. Несколько слов о самом Анри Лефевре. «Право на город» (“the right to the city”) и его теория пространства. Взгляды Лефевра на город и городскую жизнь;
2. Составляющие права на город по российскому законодательству (участие в местных делах, право на благоприятную окружающую среду и пр.).
3. Критика урбанистами микрорайонного типа организации пространства, берущего свои истоки в совместном Постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве» .
4. Проблемы защиты права на город в гражданском процессе. Примеры из судебной практики («о расширении Щелковского шоссе», «о переименовании станции метро «Алма-Атинская»», «выбросы в Капотне»; и пр.).
5. Право или интерес? Соотношение личного и общественного в праве на город.
Фрагмент:
«Город — изменчивое пространство сложных взаимодействий. Хотя положение на местах находится под влиянием общегородской политики, в конкретных ареалах ситуация может отличаться очень сильно, сохраняя видимость общего порядка. Не нужно удивляться тому, что судебная практика в пределах районов неоднородна и вряд ли станет единой. Права реализуются не на пустом месте, а где-то ; эти пространства и заполняющие их люди неодинаковы. Куда бóльшую опасность для общества представляет не диссонанс судебных актов, а отсутствие таковых вообще, когда наличие права не подтверждено активностью тех, кому оно предоставлено».
Надеюсь, тема получит свое развитие в работах коллег - посетителей портала сайт, - которым, уверен, есть, что сказать по этому поводу.
